Грузия, Азербайджан, Кавказ – Восток, сильно полюбившийся Сергею Есенину. Сверкающие девичьи очи, народные инструменты и пения – восточный колорит, оказавшийся столь близким для поэта. Неосуществимая мечта побывать в Персии и случайное знакомство со школьной учительницей, Шаганэ Тальян, — всё это способствовало появлению на свет удивительно чувственного цикла “Персидские мотивы”.

Именно дружеские отношения, связывающие Сергея Есенина и Шаганэ Тальян, подтолкнули поэта на создание прекрасных лирических стихотворений. Эта армянская девушка вдохновляла Есенина (он был буквально сражен её красотой при первой встрече), она помогла ему раскрыть характер многих восточных женщин, став их прообразом. Более того, Шаганэ Тальян стала не только музой, которой были посвящены такие произведения, как “Никогда я не был на Босфоре”, “Ты сказала, что Саади целовал лишь только в грудь”, но и была опорой для поэта, девушкой, которой он поверял свои желания, переживания и мысли. В стихотворении “Шаганэ ты моя, Шаганэ” Есенин не только признается лирической героине в любви, но и открывает душу, доверяя ей всё самое сокровенное. Он делится с Шаганэ воспоминаниями о родине, столь любимой и дорогой ему. Воспевая своеобразие восточных стран, восхищаясь их сказочностью и таинственностью, поэт не может перестать тосковать по родному краю. Более того, сравнивая Восток и Север, Есенин подчеркивает, что “как бы ни был красив Шираз, он не лучше рязанских раздолий”, тем самым давая понять, что для поэта нет места милее родного дома, да и “луна там огромней в сто раз”. Сравнивая “волнистую рожь” с цветом своих волос, Есенин еще прочнее связывает себя с родными рязанскими полями, а фраза “я готов рассказать тебе поле”, равносильная выражению “я готов открыть тебе душу”, показывает не только степень доверия поэта к Шаганэ, но и открытость, страсть и темперамент русской натуры.

Все же некоторые воспоминания причиняют ему боль. Поскольку Есенин верит Шаганэ, то признается ей в том, что на Севере есть девушка, которая “может, думает обо мне”, девушка, которую даже на востоке он не может забыть, девушка, всё ещё волнующая и тревожащая душу поэта.

Робкая, застенчивая и скромная Шаганэ была отрадой для Есенина, но даже эта очаровательная девушка не пробудила в нем столь сильную любовь, какую он испытывает к дому (хотя в любви поэта к родине есть нечто болезненное). Насладившись загадочностью Востока и исполнив свою мечту, Есенин желает возвратиться домой, к Северу, к девушке, которой он, возможно, “захочет рассказать поле”.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

В Персии Есенин никогда не был, хотя неоднократно собирался. В цикле "Персидские мотивы" нашли отражение впечатления от Кавказа и воспоминания о Средней Азии. "Я чувствую себя просветленным... — писал он в 1924 году из Батуми. — Так много и легко пишется в жизни очень редко".

«О чем ваш цикл, Сергей Александрович?» — спросил его молодой писатель И. Рахилло. «О счастье в любви, — ответил, улыбаясь, Есенин. — И о быстротечности этого счастья. Оно быстротечно, мой друг, быстротечно...»

С. Есенин проявлял пристальное внимание к поэтическому наследию Востока. Персия манила, возникая в его творческом сознании. Увлечение своеобразным искусством классиков Востока сказалось и в самом поэтическом строе персидских стихотворений. Персия Есенина, отмечают ученые, в его востоковедческом цикле — это Восток, «созданный» не только «с живого глаза»; это Восток и Корана («Магомет перехитрил в Коране...»), и арабских сказок («Где жила и пела Шахразада...»), и привлекательные имена и названия (Шагане, Лала, Босфор, Тегеран, Багдад), и традиционные народно-поэтические представления, метафоры, образы ("Красной розой поцелуи вею...").

Интересен и такой факт — в «Персидских мотивах», не считая Магомета, есть еще три реальных исторических имени — поэты Саади, Хайям, Фирдоуси. Они живут в "Персидских мотивах" среди своих исторических реалий и в символическом плане, наполняют собой мир Персии и мир русского поэта, который сопоставляет «свою» Персию с их «голубой страной».

Диалог, который ведет Есенин с Саади, Хайямом, Фирдоуси, строится «двухъярусно». Вначале С. Есенин подчеркивает свое уважительное отношение к миропониманию восточных поэтов, а потом уже выявляет сходство или различие между собой и поэтом Востока. Своеобразный ключ к «диалогу» — имя восточного поэта, включается в повторяющуюся строку и проходит через всю строфу или стихотворение. Элементы образного строя восточной поэзии пронизывают стихи Есенина, передают реалии, быт, нравы, пейзаж Востока. Назидательно-философская струя "Персидских мотивов" сближает лирического героя с восточными поэтами, которые делились своим опытом, мудростью в поучительных выводах и лукавых иносказаниях в рубаи и газелях.

В цикле рисуется идеальный мир красоты, гармонии счастья в другой, экзотической стране. «Персидские мотивы» противопоставлены «Москве кабацкой». Однако увлекаясь Востоком, поэт помнил свою «страну березового ситца», и образ России присутствует в его стихах. В стихотворении "Шаганэ ты моя, Шаганэ!.." постоянно возникает сравнение Персии и России. Поэт "с севера" оказался рядом с девушкой с юга. Стихотворение посвящено Шаганэ Нерсесовне Тальян, учительнице литературы в одной из школ Батума.

Использованы материалы книги: Литература: уч. для студ. сред. проф. учеб. заведений / под ред. Г.А. Обернихиной. М.: "Академия", 2010

Цикл стихотворений «Персидские мотивы» во многом примечателен. Не случайно Есенин, по свидетельству близких ему людей, считал цикл лучшим из всего написанного.

Создавались «Персидские мотивы» на Кавказе: начаты были осенью 1924 года в Тифлисе, продолжены в начале 1925 года в Батуми, закончены на даче в Мардакянах вблизи Баку. Поскольку отпустить Есенина в Персию, куда он так рвался, политическое руководство не решилось, поэту решено было создать иллюзию Персии. Так Есенин попал на бывшую панскую дачу в Мардакяны.

В жанровом отношении «Персидские мотивы» представляют собой лирико-философские раздумья. Слияние трагического и философского начал достигло в этом цикле своей завершенности, но выступало оно и раньше во многих наиболее зрелых по мысли стихотворениях поэта.
Есенин вдохновенно создал воображаемую страну, в которой ему так хотелось побывать, страну своих грез и мечтаний, овеянную необыкновенной прелестью, дурманящую ароматом, какого еще не было в его стихах, страну, в которой даже человек такой прозаической профессии, как меняла, говорит о любви возвышенно, проникновенно и поэтически («Я спросил сегодня у менялы…»).

Важнейшей чертой «Персидских мотивов» является их песенность. В мелодике этих стихов важнейшее место занимают рефренные вариации. Они придают законченность девяти из пятнадцати стихотворений цикла и существенны в интонации остальных шести. В большинстве произведений цикла они организуют стихотворения в целом и устанавливают мелодические связи между ними.

Наиболее характерно в этом отношении стихотворение «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..», имеющее вполне конкретный адресат – молодую учительницу по имени Шаганэ Тальян, с которой поэт встретился в декабре 1924 года, которую он часто посещал, дарил цветы, читал стихи. Расставаясь с нею, он подарил ей книгу с надписью: «Дорогая моя Шаганэ, Вы приятны и милы мне». Девушке в ту пору было 24 года, по происхождению она ахалцихская армянка, отличалась необыкновенной красотой, и с нее поэт писал свою персиянку.

Рефрен «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..» обрамляет первую и последнюю строфы стихотворения и, следовательно, произведение в целом. Это обрамление – дань восхищения любви и красоте любимой, Ширазу, которого Есенин никогда не видел, но дань эта нужна поэту, чтобы сказать о единственной любви, которая никогда его не оставляла, о любви к родной земле. И сразу же после зачинной строки рефрена возникают главные в стихотворении повторы:

Потому, что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.

Вся первая строфа состоит из повторов. Вторая повторная строка первой строфы «Потому, что я с севера, что ли» обрамляет вторую строфу. Третья строка первой строфы обрамляет третью строфу. Четвертая строка первой строфы обрамляет четвертую строфу. И, наконец, пятая строка, обрамляющая первую строфу, обрамляет и последнюю.

Игру повторами в этом стихотворении можно было бы счесть доказательством великолепного профессионального мастерства, если бы Есенин преследовал именно эту цель. Но в такой, казалось бы, нарочитой композиции заключено мелодическое движение. Первая строфа, как бы рассылая повторения остальным, придает анафорам и рефренам значительность, усиливает их звучание. В звукописи стихотворения, таким образом, подавляющее место занимают не буквенные аллитерации, а словесные повторы, композиционно связывающие отдельные строфы стихотворения.

Похожую эволюцию прошел и лирический герой «Персидских мотивов». Вновь ему кажется, что «былая рана» «улеглась», и он допытывается у менялы, как сказать понравившейся женщине «по-персидски нежное люблю». Однако постепенно интонация меняется. В стихах начинает звучать мотив измены:

А любимая с другим лежит на ложе…
(«Быть поэтом – это значит то же…»)

Лепестками роза расплескалась,
Лепестками тайно мне сказала:
«Шаганэ твоя с другим ласкалась,
Шаганэ другого целовала.

Говорила: «Русский не заметит…»

(«Отчего луна так светит тускло…»

Да и сам поэт не в состоянии забыть свою русскую подругу:

Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне…

(«Шаганэ ты моя, Шаганэ!..»)

Многие любовные стихотворения Есенина имеют конкретные адресаты. Например, цикл «Любовь хулигана» посвящен актрисе Камерного театра Августе Леонардовне Миклашевской, а в стихотворениях «Письмо к женщине», «Письмо от матери», «Собаке Качалова» говорится о сложных взаимоотношениях поэта с его самой любимой женщиной – первой женой Зинаидой Николаевной Райх. Это к ней обращены строки:

Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое в лицо бросали мне.

Стихотворения о любви, созданные в последний год жизни Есенина, проникнуты ненавистью и презрением ко лжи в человеческих отношениях, к расчетливому женскому лукавству, к любви без тепла, без родства душ, без верности, без чести. Художник гневно осуждает «напоенную ласкою ложь», он осуждает женщин «легкодумных, лживых и пустых» и с тоскою пишет о сердцах охладевших, не способных дарить людям любовь. Эти стихи необыкновенно трагичны. И трагизм их не в том, что прошла любовь, и не в том, что любимая изменила герою, а в том, что он сам уже не способен на глубокие чувства, и от того безмерно страдает.

Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжешь.
(«Ты меня не любишь, не жалеешь...»)

Охлаждение души – неизбежная расплата «за свободу в чувствах», за «ветренность», за «презренье», за игру, громко называемую любовью. И все-таки в герое, приемлющем «гробовую дрожь как ласку новую», живет надежда, что любимая однажды вспомнит о нем «как о цветке неповторимом» («Цветы мне говорят – прощай…»).